Николай Степанович Гумилев
 VelChel.ru
Биография
Хронология
Семья
Галерея
Вернисаж
Стихотворения 1902 - 1909
Стихотворения 1910 - 1916
Стихотворения 1917 - 1921
Стихотворения по алфавиту
Хронология поэзии
Проза
Пьесы
Переводы
  Оскар Уайльд
  Сэмюэль Тэйлор Кольридж
  Уильям Шекспир
  Генрих Гейне
  … Атта Троль
… … Предисловие
  … … Глава первая
  … … Глава вторая
  … … Глава третья
  … … Глава четвертая
  … … Глава пятая
  … … Глава шестая
  … … Глава седьмая
  … … Глава восьмая
  … … Глава девятая
  … … Глава десятая
  … … Глава одиннадцатая
  … … Глава двенадцатая
  … … Глава тринадцатая
  … … Глава четырнадцатая
  … … Глава пятнадцатая
  … … Глава шестнадцатая
  … … Глава семнадцатая
  … … Глава восемнадцатая
  … … Глава девятнадцатая
  … … Глава двадцатая
  … … Глава двадцать первая
  … … Глава двадцать вторая
  … … Глава двадцать третья
  … … Глава двадцать четвертая
  … … Глава двадцать пятая
  … … Глава двадцать шестая
  … … Глава двадцать седьмая
  … Бимини
  … Вицли-Пуцли
Об авторе
Ссылки
 
Николай Степанович Гумилев

Переводы » Генрих Гейне » Атта Троль » Предисловие

Сон в летнюю ночь

Сочинение «Атта Троль» относится к осени 1841 года, и отрывками он был напечатан в журнале «Изящный свет», когда мой друг Генрих Лаубе снова принял на себя редактирование его. Содержание и форма стихотворения должны были соответствовать благоприличным условиям этого издания; я написал покамест только те главы, которые могли быть напечатаны, да и они подверглись многим вариантам. У меня было намерение впоследствии издать все в полном объеме, но дело так и ограничивалось похвальными намерениями, и что было со всеми крупными произведениями немцев — с «Кельнским собором», с «Шеллинговской идеей о боге», с «Прусской конституцией» и т. п., то повторилось и с «Атта Тролем», — он не был окончен. В этом неоконченном виде, кое-как отделанном и только с внешней стороны округленном, я отдаю его теперь публике, повинуясь потребности, которая, по правде сказать, имеет источник не внутренний.

Сочинение «Атта Троль», как выше сказано, относится к осени 1841 года, — к тому времени, когда великое восстание, в котором сплотились против меня самые разнокалиберные враги, еще не совсем улеглось. То было великое восстание, и я никогда бы не поверил, что Германия производит столько гнилых яблок, сколько их в ту пору полетело мне в голову. Наше отечество — страна благословенная; правда, не растут в ней померанцы и апельсины, с трудом подымается вверх на немецкой почве и лавр, и всем нашим великим поэтам приходилось спеть на этот счет свою песенку. В этом восстании, в котором мне суждено было потерять и корону, и голову, я не потерял ни той, ни другой, и нелепые обвинения, которыми натравливали на меня чернь, с тех пор заглохли самым жалким образом, хотя я не удостоил их ни одним опровержением. Оправдание мое было принято на себя временем, и надлежащие немецкие правительства — я должен признать это с благодарностью — в этом отношении оказали мне большие услуги. Распоряжения об аресте, которые, начиная с немецкой границы, на каждой станции нетерпеливо ожидают возвращения поэта на родину, — эти распоряжения регулярно возобновляются каждый год в рождественские святки, когда на елках искрятся милые огоньки. Благодаря такой ненадежности путей сообщения, путешествие по немецкой земле представляется мне не особенно привлекательным; вследствие этого я зябну на святках на чужбине, и на чужбине же, в изгнании, окончу мои дни. А храбрые поборники света и правды, обвинявшие меня в шаткости убеждений и рабском образе мыслей, гуляют себе по отечеству в полнейшей безопасности, как хорошо оплачиваемые чиновники или как должностные лица какого-нибудь цеха, или как действительные члены клуба, где они по вечерам патриотически услаждают себя виноградным соком батюшки Рейна и вытащенными из моря шлезвиг-голштинскими устрицами.

Я выше с умыслом обозначил, к какому периоду относится сочинение «Атта Троль». В ту пору процветала так называемая политическая поэзия. Оппозиция, как говорит Руге, продала свои кожи и сделалась поэзией. Музы получили строгое приказание — отныне перестать предаваться праздности и легкомыслию, но поступить на службу отечеству в качестве маркитанток свободы или прачек христианско-германской национальности. В роще немецких бардов особенно сильно заволокли воздух тот смутный, бесплодный пафос, тот бесполезный пар энтузиазма, который с пренебрежением смерти кидался в океан общих мест и всегда напоминал мне американского матроса, который был таким восторженным поклонником генерала Джексона, что однажды без всякой надобности кинулся с вершины мачты в море, воскликнув: «Я умираю за генерала Джексона!» Да, хотя у нас. немцев, не было никакого флота, но мы имели уже восторженных матросов, которые умирали за генерала Джексона в стихах и прозе. Талант был в то время очень неприятный дар природы, потому что он навлекал на обладателя его подозрение в отсутствии всякого характера. Завистливое бессилие нашло наконец, после тысячелетних исканий, свое мощное оружие против своевольных порывов гения, — оно откопало антитезу между талантом и характером. Масса считала себя почти лично польщенной, когда слышала утверждение, что славные люди, правда, обыкновенно очень плохие музыканты, но зато хорошие музыканты обыкновенно совсем не славные люди, быть же славным человеком — вот что, а отнюдь не музыка, самое главное. Пустая голова горделиво указывала теперь на свое полное сердце и добродетельный образ мыслей сделался козырною картой. Я помню одного тогдашнего писателя, которой ставил себе в особенную заслугу то, что не умел писать; за свой деревянный слог он получил почетный серебряный кубок.

Клянусь вечными богами, в то время дело шло о защите неотчуждаемых прав человеческого духа, особенно в печати. Так как эта защита составляла великую задачу моей жизни, то в настоящем стихотворении я отнюдь не упускал ее из виду, и как тон его, так и содержание были протестом против плебисцита газетных трибунов. И действительно, уже первые напечатанные отрывки «Атта Троля» подняли желчь моих рыцарей, «характер» моих римлян, обвинявших меня не только в литературном, но и в общественном реакционерстве, даже в осмеянии священнейших идей человечества. Что касается эстетического достоинства моей поэмы, то я охотно отдавал его на растерзание, как делаю и в настоящую минуту. Я написал ее для собственного удовольствия, в причудливо фантастической манере той романтической школы, где я прожил приятнейшие годы моей юности и в заключении высек учителя. В этом отношении моя поэма, быть может, заслуживает осуждения. Но ты лжешь, Брут, ты лжешь, Кассий, лжешь и ты, Азиниус, когда утверждаете, что моя насмешка обрушивается на те идеи, которые составляют драгоценнейшее достояние человечества и за которые я сам боролся и страдал. Нет, именно потому, что перед поэтом эти идеи постоянно носятся в их великолепной ясности и величии, именно потому поэтом тем неудержимее овладевает жажда смеха, когда он видит, как грубо, тупо и нелепо могут быть понимаемы эти идеи ограниченными современниками. В этих случаях он смеется как бы над медвежьей шкурой, в которую они временно наряжены. Есть зеркала, до такой степени криво отшлифованные, что даже Аполлон отражается в них карикатурой и вызывает в зрителе смех. Но мы смеемся только над карикатурой, а не над богом.

Еще одно олово. Нужно ли мне особенно ставить на вид, что пародия одного стихотворения Фрейлиграта, по временам шутливо звучащая в «Атта Троле» и как бы образующая его комическую подкладку, отнюдь не имеет целью порицание самого поэта? Его я ценю высоко, особенно в настоящую пору, и причисляю его к значительнейшим поэтам, какие появлялись в Германии со времени Июльской революции. Первое собрание его стихотворений пришлось мне прочесть очень поздно, именно в то время, когда возник «Атта Троль». Быть может, именно тогдашнее настроение мое было причиной тому, что особенно «Мавританский князь» так увеселительно подействовал на меня. Впрочем, это стихотворение славится как самое удачное. Для читателей, которые с ним совсем не знакомы, — а такие, вероятно, найдутся в Китае и Японии, даже на Нигере и Сенегалии, замечу, что мавританский князь, в начале стихотворения выходящий из своей белой палатки, как затмившийся месяц, имеет возлюбленную, тоже черную, на лицо которой с головы спускаются страусовые перья. Побуждаемый своей воинственностью, он покидает подругу и идет на битву с неграми, в которой гремит барабан, увешанный человеческими черепами. Ах, тут он находит свое черное Ватерлоо, и победители продают его белым. Эти влекут благородного африканца в Европу, и тут мы видим его, несколько времени спустя, на службе в бродячей труппе конного цирка, которая поручила ему на своих представлениях бой на турецком барабане. И стоит он мрачный и серьезный, у входа в цирк и барабанит, но в это время он вспоминает, что некогда он был самодержавный король на далеком, далеком Нигере и охотился на льва, на тигра...


Он плачет, глаза покрывает туман.
И лопнул под сильной рукой барабан.
Генрих Гейне
Алфавитный указатель: А   Б   В   Г   Д   Е   Ж   З   И   К   Л   М   Н   О   П   Р   С   Т   У   Ф   Х   Ц   Ч   Ш   Э   Ю   Я   #   

 
 
Copyright © 2024 Великие Люди   -   Николай Гумилев