Аргонавты, но без судна,
Мы пешком в горах блуждаем
За простой медвежьей шкурой.
Не за золотом руна.
Ах, несчастные мы парни,
Современные герои!
Нас классический поэт
В песне не увековечит.
И, однако, мы терпели
Тоже муки. Что за дождь
Захватил нас на вершине,
Где ни дерева, ни фьякра!
Не бандаж ли грыжный лопнул
В тучах? Дождь — как из ведра.
Верно сам Язон в Колхиде
Под подобным не был душем.
«Зонтик, зонтик! — я воскликнул, —
Тридцать шесть князей отдам я
За один-единый зонтик!»
Я кричал, а дождь шумел.
До смерти устав, не в духе,
Мокрые, как пуделя,
Поздней ночью мы вернулись
В обиталище колдуньи.
Отдыхала там Урака
Перед печью и чесала
Толстого, большого мопса,
Но дала ему отставку,
Чтоб заняться только нами.
Приготовила мне ложе,
Развязала эспадрильи,
Неудобнейшую обувь;
Помогла раздеться, брюки
Мне сняла; они к ногам
Прилипали тесно, прочно,
Точно дружба дурака.
«За халат, сухой халат
Тридцать шесть князей отдам я!» —
Так вскричал я, и дымилась
Мокрая моя рубашка.
Перед печью постоял я,
Зябко щелкая зубами,
И, огнем ошеломленный,
Повалился на солому.
Но не спал. Смотрел украдкой,
Как колдунья к очагу
Села и раздела сына,
Как меня, и положила
На колени. Перед нею
Толстый мопс стоял на задних
Лапах и держал в передних
Ловко маленький горшок.
Из горшка брала Урака
Красный жир и натирала
Им бока и грудь Ласкаро,
Натирала быстро-быстро;
Колыбельную гнусаво
Напевала тут же песню;
И потрескивало пламя
В очаге по временам.
Как мертвец, костлявый, желтый,
Сын у матери в руках
Смотрит грустными, смертельно
Побелевшими глазами.
В самом деле, он покойник,
И лишь мазью колдовскою
Жизнь ему втирает ночью
Материнская любовь.
Лихорадочный, чудесный
Полусон, в котором члены
Как свинцовые, а чувства
Бодрствуют, возбуждены.
|
|
О, как запах этих зелий
Волновал меня! Я думал:
Где я прежде этот запах
Ощущал? Но думал тщетно.
Как пугал меня в трубе
Ветер! Звук подобный стонам
Душ несчастных, осужденных,
Мне знакомым показался.
Но всего ужасней были
Чучела набитых птиц,
Установленных на полке
В изголовьи у меня.
Тихо, странно шевелились
Крылья; птицы наклоняли
Надо мною клювы, вроде
Человеческих носов.
Где же я носы такие
Видел? В Гамбурге, должно быть,
Иль во Франкфурте? Томяще-
Слабое воспоминанье.
Наконец совсем усталость
Овладела мной, и вместо
Всех фантазий появился
Крепкий и здоровый сон.
Снилось мне, что бальным залом
Стала хижина внезапно;
Высоко взнеслись колонны,
И сияли жирандоли.
Исполнял оркестр незримый
Громко из «Роберта» танцы
Нечестивые монахинь;
И один я там скитался.
Наконец открылись двери,
И, торжественно шагая,
Предо мною появились
Удивительные гости:
Привиденья и медведи.
Из медведей каждый вводит
За собою привиденье,
Все закутанное в саван.
И вальсировать попарно
Взад-вперед они по залу
Начали. Смотреть на них
И смешно и страшно было.
Привидения носились
Точно ветер, и медведям
Было трудно вслед за ними
Поспевать в стремленьи танца.
Незадачливые твари
Были жалостно влекомы,
Их сопение почти что
Заглушало контрабасы.
Иногда на пару пара
Налетала, и медведи
Несколько толчков внезапно
В зад давали привиденьям.
И порою в вихре танца
Наступал медведь на саван;
Обнажался голый череп
Над плечами танцовавшей.
Вдруг ликующе взревели
Вместе трубы и цимбалы,
Громом грянули литавры,
И пустились все галопом.
До конца мне не лоснилось, —
Наступил мне косолапый
На мозоль; от страшной боли
Закричал я и проснулся.
|
