Зубы юности и юность,
Если б вас купить обратно,
Как охотно бы расстался
Я со всеми жемчугами,
С драгоценными камнями,
Золотом моим, что стоит
Тысяч сто песет, и дал бы
С ними орден Калатравы.
Пусть возьмут богатство, славу,
Губернаторское званье,
Пусть зовут меня мальчишкой,
Молодым зевакой, дурнем!
О блаженнейшая Дева,
Сжалься, сжалься над безумцем,
Что томится и стыдливо
Прячет суетное горе!
Дева! Я Тебе открою
Душу, лишь Тебе признаюсь,
В чем ни одному святому
В небе я б не смог признаться —
Так как все они мужчины
И не смеют даже в небе
С состраданьем улыбаться
Над Жуаном де Леоном.
Ты же женщина, о Дева,
И хотя вовек нетленна
Красота твоя, но умным,
Женским ты чутьем поймешь,
Как страдает преходящий
Человек, утратив силу
И великолепье тела,
Ставшего карикатурой.
Ах, счастливей нас деревья,
На которых в то же время
Тот же самый ветр осенний
Лиственный наряд сбивает.
|
|
Все они зимой голы,
Нет тогда ни деревца,
Чья бы зелень потешалась
Над увядшими друзьями.
А у нас переживает
Каждый собственное время,
И одни дружны с весною,
Над другими же зима.
Горько старец ощущает
Боль бессилия при виде
Молодого сил избытка, —
О блаженнейшая Дева!
Отряхни же с плеч усталых
Этот грустный зимний возраст,
Голову мне оснеживший,
Остужающий мне кровь, —
Солнцу прикажи, чтоб снова
Пыл в мои пролило вены,
И весне, чтоб разбудила
Соловьев в груди моей —
Ах, отдай щекам их розы,
Золотые кудри дай
Голове моей, о Дева, —
Дай мне молодость обратно!»
И когда Жуан де Леон
Сам себе сказал все это,
Вдруг с невыразимой болью
Он закрыл лицо руками.
И стонал он, и рыдал он
Так безумно, горько, бурно,
Что потоки слез катились
Сквозь его худые пальцы.
|
