Рядом с богом встали справа
Светские, жрецы ж налево;
В облаченьи пестрых перьев
Нынче гордо духовенство.
А на ступенях алтарных
Сел столетний человечек,
Череп гол и подбородок,
Но кафтанчик ярко-красный.
Это жертвоприноситель,
Точит он свои ножи,
Улыбаясь, и косится
Иногда наверх на бога.
Вицли-Пуцли, очевидно,
Эти взгляды понимает,
И бровями шевелит
И жует губами даже.
И на корточках уселись
Храмовые музыканты,
С ними трубы и литавры,
Слышен трубный звук и грохот —
Слышен трубный звук и грохот —
И подтягивает хор
Мексиканское Te Deum
Как мяуканье кошачье.
Как мяуканье кошачье.
Но породы крупной, точно
Это тигровые кошки,
Истребители людей.
И когда полночный ветер
Звуки к берегу относит,
То испанцам на душе
Сразу скверно, как с похмелья.
Между ив плакучих грустно
Все еще стоят они,
Смотрят пристально на город,
Что на темных, темных водах
Отражается, смеется
Бесконечными огнями —
И они, как бы в партере
Оживленного театра,
|
|
А пред ними крыша храма
Вицли-Пуцли, точно сцена,
Где победы празднество,
Как мистерию играют.
Пьеса «Жертвоприношенье
Человеческое» — древен
Тот сюжет; у христиан
Зрелище не так ужасно.
Стала кровь у них вином,
Человеческое тело —
Безобидным жидким блюдом,
Кашицей мучною стала.
Но на этот раз у диких
Понята была потеха
Посерьезней: ели мясо,
Кровь была людскою кровью.
И была та кровь чистейшей
Кровью старых христиан,
Что не смешивалась с кровью
Иудеев или мавров.
Радость, радость Вицли-Пуцли,
Кровь испанская прольется,
Теплым запахом так жадно
Ты насытишь обонянье.
Нынче в честь твою зарежут
Восемьдесят всех испанцев,
Величавое жаркое
Для стола твоих жрецов.
Жрец твой человек, а люди
Лишь несчастные обжоры
И не могут жить одним
Ароматом, точно боги.
Слушай, бьют литавры смерти,
И визжат рога баранов,
Возвещая, что подходит
Вереница обреченных.
Восемьдесят гнусно-голых
Пленных, руки за спиною
Крепко связаны, их тащат
Вверх по лестнице на крышу.
|
