| |
|
Мечты, связующие нас...
|
|
|
То в Царском у Гумилева, то у Городецких, то у Кузьминых-Караваевых собирались участники "Цеха".
|
|
| Из дневника Лукницкого |
| 30.11.1925 |
|
|
Когда в 1911г. АА с Николаем Степановичем вернулась из Слепнева (собственно - из Москвы), то враждебное отношение Вячеслава Иванова к Николаю Степановичу и Николая Степановича к Вячеславу Иванову уже не вызвало недоумений. "Вспомните письмо Вячеслава Иванова". Но АА еще неясно было, почему в начале 1911 года, когда Николай Степанович вернулся из Африки, Вячеслав Иванов так окрысился на Николая Степановича. Думается, что здесь есть прямая связь. Прежний круг приятелей - М. Кузмин, С. Ауслендер, Ал. Толстой, Е. Зноско-Боровский, П. Потемкин - из-за различия литературных интересов, все меньше и меньше удовлетворяли Гумилева. Встречи с ними уже не ощущались им как необходимость. Новые лица, новые интересы влекли его. Постепенно, особенно после создания "Цеха Поэтов", определился и укрепился новый круг: С. Городецкий, О. Мандельштам, М. Лозинский, М. Зенкевич, Вл. Нарбут. И это шло не только за счет штудирования Гумилевым Теофиля Готье, но это и плод собственного опыта, полученного в путешествиях, это и результат размышлений, выводов, рожденных бессонными ночами в палатках или бесчисленными переходами под африканским небом.
|
|
|
Но "Цех" вобрал в себя не только акмеистов, а поэтов и других направлений. Например, Михаил Леонидович Лозинский - ближайший друг Гумилева - был тесно связан с членами "Цеха" и его работой, но считался символистом и потому в ядро акмеистов не вошел.
|
|
| 20.10.1925 |
|
По поводу моего желания сохранить листки с первыми записями воспоминаний АА о Николае Степановиче (АА хочет их уничтожить, потому что они мной безобразно записаны и, кроме того, очень устарели - они очень неполны) АА с упреком сказала, что это - фетишизм. Дальше выяснилось отрицательное отношение АА к фетишизму.
Говорю, что иду к Мосолову35, там будет Пяст. "А до Мосолова зайдите ко мне... У меня есть кое-что, чтобы вам показать".
Через час я у АА. Половина седьмого вечера...
Лежит на диване. Нездоровый вид, но говорит, что здорова. Сажусь в кресло. Скоро АА встает, садится к столу. Подает на стол пачку бумаг - мои листки биографии Николая Степановича, первые ее воспоминания, предназначенные к уничтожению. Красный и синий карандаш в руке. Читаем вместе, и АА отмечает места, которые нужно сохранить.
|
|
В 8 часов я ухожу. Иду к Мосолову, который для меня позвал Пяста. Пяст скоро приходит. В визитке. Садится на диван. Снимает сначала мокрые ботинки, потом носки. Кладет их к печке, к редкой теперь "буржуйке". Босые ноги протягивает к печке. Вспоминает и диктует мне. Сначала в сидячем, потом все в более лежачем положении.
Рука под голову, но и рука оказывается на подушке, закрываются глаза, и Пяст превращается в дремлющего вещателя. Мосолов на стуле рядом. Слушает. Юлит. По временам втискивается в разговор и начинает ненужные, малопонятные и сюсюкающие (трубка в зубах) рассуждения. Ни Пяст, ни я не поддерживаем. Пяст перебивает его и продолжает сообщения.
Чай. В 1 час ночи выхожу с Пястом на улицу. Идем до Литейного. Он поднимается на почту: "Только ночью мне удается заходить на почту. Я так занят все время..." Он - на почту, а я - домой.
|
|
| 21.10.1925 г. Суббота |
|
Я пришел к АА в Шереметевский дом. Сразу прошел в кабинет. АА лежала на диване. Сегодня оживленнее, веселее, чем всегда...
Перемолвившись двумя - тремя фразами, я стал читать воспоминания Пяста. АА слушала с большим интересом. Некоторые выражения и некоторые эпизоды вызвали ее веселый, непринужденный смех... АА смеялась - она очень тихо всегда смеется, но смех особенный, мелодичный и заразительный. Несколько раз она вызывала из соседней комнаты Пунина, чтобы он тоже послушал забавное место. Пунин смеялся, не в упрек Пясту, называл его сумасшедшим... Но АА осталась довольна воспоминаниями Пяста, - видно, что он мало знаком с Николаем Степановичем, что жизнь их сталкивала, тем не менее, и то, что он помнит, он передает хорошо и правильно. И очень достоверны его характеристики. А образ Николая Степановича выступает определенно и жизненно. "Молодец Пяст - он очень хорошо сделал, что рассказал вам".
|
|
|
Вспоминает В. Пяст: "Цех Поэтов" был довольно любопытным литературным объединением, в котором не ставился знак равенства между принадлежностью к нему и к акмеистической школе. В него был введен несколько чуждый литературным обществам и традициям порядок "управления". Не то чтобы было "правление", ведающее хозяйственными и организационными вопросами, но и не то чтобы были учителя-академикии безгласная масса вокруг. В "Цехе" были синдики - в задачу которых входило направление членов "Цеха" в области их творчества; к членам же предъявлялось требование известной "активности", кроме того, к поэзии был с самого начала взят подход как к ремеслу. Это гораздо позднее Валерий Брюсов где-то написал: "Поэзия - ремесло не хуже всякого другого". Не формулируя это так, вкладывая в эту формулу несколько иной, чем Брюсов, смысл, - синдики, конечно, подписались бы под вышесказанным афоризмом.
|
|
|
Их было три. Каждому из них была вменена почетная обязанность по очереди председательствовать на собраниях, но это председательствование они понимали как право и обязанность "вести" собрание. И притом чрезвычайно торжественно. Где везде было принято скороговоркой произносить: "Так никто больше не желает высказаться? В таком случае собрание объявляется закрытым...", там у них председатель торжественнейшим голосом громогласно объявлял: "Объявляю собрание закрытым".
|
|
|
А высказываться многим не позволял. Было, например, правило, воспрещающее "говорить без придаточных", то есть высказывать свое суждение по поводу прочитанных стихов без мотивировки этого суждения. Все члены "Цеха" должны были работать над своими стихами согласно указаниям собрания, то есть фактически - двух синдиков. Третий же был отнюдь не поэт, а юрист, историк и муж поэтессы. Я говорю о Д. В. Кузьмине - Караваеве (муж Е. Ю. Кузьминой-Караваевой. - В. Л.). Первые два были, конечно, Городецкий и Гумилев.
|
|
|
Синдики пользовались к тому же прерогативами и были чем-то вроде "табу". Когда председательствовал один из них, другой отнюдь не был равноправным с прочими членами собрания. Делалось замечание, когда кто-нибудь поддевал своей речью говорившего перед ним синдика No 2. Ни на минуту синдики не забывали о своих чинах и титулах.
|
|
|
За исключением этих забавных особенностей - в общем, был "Цех" благодарной для работы средой - именно тою "рабочей комнатой", которую провозглашал в конце своей статьи "Они" покойный И. Ф. Анненский".
|
|
|
Зимой и ранней весной заседания "Цеха Поэтов" продолжались. В это же время Гумилев часто бывал в "Бродячей собаке" - подвальчике на Михайловской площади (ныне пл. Искусств), оборудованном под ночное кафе, где собирался литературно-артистический Петербург.
|
|
|
[1]