| |
Гумилев провозглашает еще один важный принцип:
"Разумеется, познание Бога, прекрасная дама Теология останется на своем престоле, но ни ее низводить до степени литературы, ни литературу поднимать в ее алмазный холод акмеисты не хотят. Что же касается ангелов, демонов, стихийных и прочих духов, то они входят в состав материала художника и не должны больше земной тяжестью перевешивать другие взятые им образы".
|
|
|
"Вся красота, все священное значение звезд в том, что они бесконечно далеки от земли и ни с какими успехами авиации не станут ближе... Детски-мудрое, до боли сладкое ощущение собственного незнания - вот то, что дает нам неведомое".
|
|
|
Может быть, Гумилеву удалось сформулировать один из самых глубоких законов человеческой жизни, вернее, условие счастья жизни - смиренно признать существование тайны и не все стремиться объяснить и разгадать, может быть, в существовании таинственных явлений и настроений - залог бодрости человеческого духа, его неукротимости и его романтичности?!
|
|
Принцип акмеизма:
"всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками".
Иногда разгадки или попытки разгадок, что случается чаще всего, упрощают жизнь, но делают ее бледнее и беднее.
|
|
|
"Всякое направление испытывает влюбленность к тем или иным творцам и эпохам. Дорогие могилы связывают людей больше всего. В кругах, близких к акмеизму, чаще всего произносятся имена Шекспира, Рабле, Виллона (Вийона) и Теофиля Готье. Подбор этих имен не произволен. Каждое из них - краеугольный камень для здания акмеизма, высокое напряжение той или иной его стихии. Шекспир показал внутренний мир человека, Рабле - тело и его радости, мудрую физиологичность, Виллон поведал нам о жизни, нимало не сомневающейся в самой себе, хотя знающей все - и Бога, и порок, и смерть, и бессмертие, Готье для этой жизни нашел в искусстве достойные одежды безупречных форм".
|
|
|
Такое соединенье имен и авторитетов вызвало у многих недоумение, протест: как можно соединить несоединимое? Может ли быть такое рассредоточение вкусов основой нового, живого, деятельного направления - кумиры слишком разные и слишком исключающие друг друга для стройного единства, строгого вкуса? Но те, кто отвергал, не чувствовали самого главного - того, что привлекало в этих мастерах Гумилева, - удивительное чувство жизни, реальности жизни человека.
|
|
"Соединить в себе эти четыре момента - вот та мечта, которая объединяет между собою людей, так смело назвавших себя акмеистами".
Гумилеву было двадцать шесть лет, когда он, обдумав и тщательно взвесив все, выступил со своей программой. Конечно же несколько возбужденный тон и повышенная страстность изложения вызывали порой снисходительные усмешки, и тем не менее - позиция обоснована Гумилевым четко и ясно.
|
|
|
Гумилев убежден: как бы великолепны, мудры и прекрасны ни были идеи и желания, они пропадут, если не найдут достойного способа выражения, и поэт как мыслитель, творец не выразит себя, если не сможет найти достойную форму достойным мыслям и глубоким чувствам. Гумилев болезненно остро понимает и ощущает это, вот почему именно сейчас, думая о новом направлении поэзии, он так много значения придает ремеслу.
|
|
|
"Поэт формы! Вот слово, которое утилитаристы бросают всегда истинным художникам. Что касается меня, то пока мне не отделят отчетливо в какой-либо фразе ее форму от содержания, я буду утверждать, что это - два слова, лишенных смысла. Подобно тому как нельзя извлечь из физического тела качества, его образующие, то есть его цвет, протяженность, плотность, не сведя его к пустой абстракции, - одним словом, не уничтожив его, так нельзя отнять форму у идеи, ибо идея существует только в силу своей формы. Невозможно представить себе идею, которая не имела бы формы, так же как не формы, которая не выражала бы идеи".
|
|
|
Внимание к слову, к возможностям слова и вера в магию слов всегда были важны для Гумилева, но этой зимой его обеспокоенность словотворчеством приобретает более ясные и четкие формы выражения. Он пытается выстроить теорию технологии творчества. Для чего? Для высшего мастерства, которое одно позволит не расточать богатства, данные Богом, Природой - слову, а приумножать его. Ему близки слова Делакруа:
|
|
"Надо неустанно изучать технику своего искусства, чтобы не думать о ней в минуты творчества".
В "Письмах о русской поэзии" ясно и отчетливо прослеживается эта мысль Гумилева. О чем бы он ни писал, чье бы творчество ни разбирал и ни оценивал, он непременно будет говорить о ремесле, об умении мастера выразить себя в слове.
|
|
|
Зима 1912-1913г.Рабочий ритм Гумилева жесткий, как всегда. Времени катастрофически не хватает, но не хватает и сил отказаться хотя бы от части взятых на себя обязательств и дел. Гумилев не умеет и не хочет ничем жертвовать. Ему кажется, он прав в своем состязании со временем: занятый человек тем и отличается от праздного, что успевает все. Гумилеву всегда была близка формула: жить надо не "слегка", а с возможной напряженностью всех сил, физических и духовных. Тратя максимум сил, мы не истощаем себя, а умножаем источники сил.
|
|
|
Главное для него сейчас - действовать. Идея, которую он так долго и трепетно вынашивал, уже бродит в мире, тревожит умы, но ее нужно оберегать и защищать. За идеями, как и за детьми, нужен уход, им нужно внимание, только тогда они становятся полноценными, сильными, красивыми. На каждом заседании "Цеха Поэтов" он не устает повторять, обосновывать свои принципы понимания искусства, методы совершенствования поэтического мастерства - ибо только в стремлении к совершенству можно добиться счастья обладания миром, искусством, своим духом.
|
|
На заседаниях "Цеха" он говорит о технике поэтического творчества:
"Происхождение отдельных стихотворений таинственно схоже с происхождением живых организмов. Душа поэта получает толчок из внешнего мира, иногда в незабываемо яркий миг, иногда смутно, как зачатье во сне, и долго приходится вынашивать зародыш будущего творения, прислушиваясь к робким движениям еще не окрепшей новой жизни. Все действует на ход ее развития - и косой луч луны, и внезапно услышанная мелодия, и прочитанная книга, и запах цветка. Все определяет ее будущую судьбу. Древние уважали молчавшего поэта, как уважают женщину, готовящуюся стать матерью.
|
|
|
Наконец, в муках, схожих с муками деторождения (об этом говорит Тургенев), появляется стихотворение. Благо ему, если в момент его появления поэт не был увлечен какими-нибудь посторонними искусству соображениями, если, кроткий, как голубь, он стремился передать уже выношенное, готовое и, мудрый как змей, старался заключить все это в наиболее совершенную форму.
|
|
|
Такое стихотворение может жить века, переходя от временного забвения к новой славе и даже умерев, подобно царю Соломону, долго еще будет внушать священный трепет людям. Такова Илиада...
|
|
Но есть стихотворения невыношенные, в которых вокруг первоначального впечатления не успели наслоиться другие, есть и такие, в которых, наоборот, подробности затемняют основную тему, они - калеки в мире образов, и совершенство отдельных их частей не радует, а скорее печалит, как прекрасные глаза горбунов. Мы многим обязаны горбунам, они рассказывают нам удивительные вещи, но иногда с такой тоской мечтаешь о стройных юношах Спарты, что не жалеешь их слабых братьев и сестер, осужденных суровым законом. Этого хочет Аполлон, немного страшный, жестокий, но безумно красивый бог.
Что же надо, чтобы стихотворение жило, и не в банке со спиртом, как любопытный уродец, не полужизнью больного в креслах, но жизнью полной и могучей, чтобы оно возбуждало любовь и ненависть, заставляло мир считаться с фактом своего существования? Каким требованиям должно оно удовлетворять?
|
|
|
