Еще Гумилев-поэт похож на принца своей - впрочем, давно уже им написанной - "Неоромантической сказки", отправляющегося из своей "Залы Гордых Восклицаний" (как забавно точно!) в химерические пустыни "Страдания" на охоту за людоедами, которых легко пленяет при помощи зелий и наговоров какого-то домашнего духа, замкового дворецкого; после чего людоед, притащенный на аркане, заключается в башню и вскоре оказывается ручным:
Говорят, он стал добрее,
Проходящим строит глазки
И о том, как пляшут феи
Сочиняет детям сказки.
Здесь уже самоосознание, и притом ироническое: конквистадор "изысканных" Голконд трансцедентальной Географии и миражных "маркизатов", коих наследственные грамоты скреплены подписью и печатью Ученого Кота, - того, что увеселяет сказками и выводит в люди мальчика Карабаса, - в такой мере смешивает мечту и жизнь, что совершенное им одинокое путешествие за парой леопардовых шкур в Африку немногим отличается от задуманного - в Китай - в сообществе с мэтром Раблэ, а встреча с Летучим Голландцем из поэмы "Капитаны" удивила бы его (если бы не застала врасплох в упадке обычного мечтательства), быть может, не более, чем живописное общество портовой таверны из той же, милой своим восторгом простора, поэмы.
Это - период, когда художник играет на "волшебной скрипке" и внушает себе мысль, что лишь упадет смычок из усталой руки, как накинутся на него выжидающие перерыва мелодии голодные волки. Но скрипач, влюбленный в свою скрипку, играет, не уставая; неустанный бродяга - не паломником, по обету, а простым охотником из любви к бродяжничеству - пробирается по дебрям и зарослям, выслеживая пестрых зверей "Адамова Сна" и меж делом и грезой посматривая по сторонам, не сверкнет ли из чащи волшебный папоротник, или же и в самом деле прав глупый "попугай с Антильских островов", который, насмотревшись на злых сов "в квадратной келье мага" пришел к философскому залючению, что "тайна - некрасива?.." 8
Порою, как смутный призыв, поэту снится Реальность истинная - res intima rerum {самое сокровенное из вещей, тайна мира (лат.) (ред.).} - в далеких, далеких странах - быть может, на озере Чад, где так "много чудесного видит земля", пахнущая "немыслимыми травами", когда на закате дивный жираф прячется в свой мраморный грот, - странах, где, быть может, небо и вправду с землею сходится, - куда залететь стоит даже под заманчивой угрозой разделить участь того "Орла", что окаменел, перелетев за грань, в великолепной логике междупланетного эфира. Но дилемма сознания остается в прежней силе: кто прав - романтик Орел или эстет Попугай?.. И, конечно, еще не знает в этот период поэт, что ни по морским тропам, ни по воздушным стезям не достигнешь лестницы Иакова, подножье которой упирается в самое глубокое подземелье самого близкого к нам лабиринта9.
В ожидании чудес реального мира, Н. Гумилев ладью за ладьей, "трирему" за "триремой" снастит и снаряжает для своих завоевательных плаваний и, совершив набег на новый остров, возвращается с отборной добычей. Чего, чего не собрал он в кладовой своих парнасских "трофеев"!.. Книга содержит и раньше (Париж, 1908) появившиеся "Романтические цветы", где есть такое значительное стихотворение, как рассказ о восточном корабле, привозящем в Каир заразу. И замечательно, что в этих "Цветах" влияние Брюсова менее, быть может, ощутительно, чем в более поздних и зрелых произведениях, где ученик опять и со всею энергией обращается к изучению творения учителя, как бы мечтая соревноваться с ним в блеске неустанно совершенствуемой формы, постепенно очищаемой от погрешностей языка и ошибок вкуса.
Поистине из стольких схваток и приключений вышел с честью юный оруженосец, которого рыцарь посылал на ответственные и самостоятельные предприятия, что кажется заслужившим принять от него ритуальный удар мечом по плечу, обязывающий к началу нового и уже независимого свужения.
Романтически-мечтательный период ученичества Н. Гумилева характеризуется решительным преобладанием в его поэзии эпического элемента над лирическим. Это естественно: где ему и найти собственное переживание, если оно растворяется в сновидении, если фея снова начинает прясть из кудели душевного опыта лунные нити, а другая фея - фея-Сказка - ткать из нитей узорную ткань вымысла?
Отсюда - стесненность поэтического диапазона и граничащая подчас с наивным непониманием неотзывчивость нашего автора на все, что лежит вне пределов его грезы, - его несходство с поэтом-эхо, нормой поэта по правому идеалу Пушкина10. Неотзывчивость - и охорашивающаяся, обдуманно-позирующая, торжественно-замедленная, напыщенно-ватная однозвучность, отсутствие быстроты, непосредственности, живой подвижности, живой реакции на многообразие живой жизни... Между тем в лирической энергии недостатка нет: она движет и волнует каждую строфу, под каждым образом бьется живое сердце.
Прогноза вытекает из вышесказанного: когда действительный, страданьем и любовью купленный опыт души разорвет завесы, еще обволакивающие перед взором поэта сущую реальность мира, тогда разделятся в нем "суша и вода", тогда его лирический эпос станет объективным эпосом, и чистою лирикой - его скрытый лиризм, - тогда впервые будет он принадлежать жизни... |
