| |
Кто-то из его поклонниц, - у этого на редкость красивого человека их всегда было много, - сказала раз:
- Вы, Николай Степанович, первый русский поэт современности.
- Неправда, - ответил Гумилев спокойно, - у Блока есть одно-два стихотворения, которые выше всего, что я написал за всю свою жизнь.
И на этой же террасе, в этом Семирамидовом саду Гумилевской души, зародилась и страсть к африканским путешествиям, и патриотический порыв, увлекший его добровольцем на фронт, в эскадрон армейского гусарского полка.
А внизу, terre-a-terre, жил в его душе армейский гусарский корнет со всей узостью и скудностью своего общественного размаха и мировосприятия, чванливостью кавалерийского юнкера, мелким национализмом, скучным кастовым задором.
Если верно, что Гумилев написал в Крыму какую-то белогвардейскую прокламацию, то пером, ее писавшим, водила рука Гумилева - гусарского корнета.
А если правда, что в Чеке на вопрос о его политических взглядах он ответил: "Я монархист", то "монархистом" был в нем тот же корнет, но сказал эти слова, глядя смерти в глаза, тот, другой, настоящий Гумилев из Семирамидовых садов.
|
|
| * * * * * |
|
За годы жизни в советской России мы перевидали и пережили так много жуткого, что убийство еще одного человека, хотя бы и крупного поэта, не должно было бы, казалось, так остро ранить притупившуюся душу. И, тем не менее, на всю жизнь останутся в памяти последние дни августа 1921 года. Дни бессильного метания в Чеку, в Москву, в Совнарком, дни судорожных поисков нитей спасения.
Дыхание смерти повеяло на нас впервые, когда мы стояли в кабинете председателя петербургской чрезвычайки, невежественного рабочего, не знавшего, никогда не слыхавшего имени поэта, об освобождении которого мы пришли просить3.
Он путал имя, называл Николая Степановича Гумилевич, сперва говорил какой-то вздор о "профессорах и писателях, попадающих за растраты и должностные преступления". Затем навел по телефону справку, и, получив ее, сразу переменил тон, уверял, что "в интересах следствия" он не может сказать нам, в чем обвиняется "Гумилевич", пожелал внезапно посмотреть наши "мандаты", нагромождал одно на другое бессмысленные слова "об охране гарантий прав личности"; с едва заметной иронией, с раздражавшей улыбкой отвечал на нашу просьбу об освобождении на поруки: "Раз вы так уверены в его невиновности - значит, вам нечего беспокоиться, через неделю он будет с вами".
И все это говорилось языком и тоном приказчика из средней галантерейной лавки. Нас не пригласили сесть (мы явились в качестве делегатов от литературных организаций). Тон все время менялся: вначале, когда председатель Чеки - рабочий с фамилией Семенов - услышал от нас (впервые в жизни) имя поэта Гумилева, он, не зная еще, по какому делу тот арестован, был внешне любезен, затем, получив справку, стал издеваться, сохраняя личину внешней корректности, а под конец был почти груб.
И хотя нам ничего не было сказано, но это "ничто" было зловеще: от него веяло запахом трупа.
И через неделю Семенов докладывал в губисполкоме о расстреле "известного поэта Гумилева", а в опубликованном списке Н. С. Гумилеву инкриминировалось, между прочим, получение из-за границы от белогвардейцев денег.
Эта клевета не наложила своей тени на память Николая Степановича.
|
|
| * * * * * |
|
В этой смерти не было ничего, в чем растревоженная негодующая мысль могла бы найти хоть на миг успокоение. Ничто не оправдывало убийства поэта.
И нигде в его крови не оправдаются те, кто обагрил ею свои руки.
|
|
| Август 1923 г |
|
| Комментарии |
|
Волковысский Николай Моисеевич (1880 - после августа 1940) - филолог, журналист, литературовед. Член правления Дома литераторов. Текст воспоминаний впервые был опубликован в газете "Дни" (Берлин), 22 июля 1923 (No 220). Печатается по: Час Пик, 18 мая 1994. No 19 (219), с. 14.
1 Имеется в виду стихотворение "Либерия".
2 См. коммент. No 1 к воспоминаниям Л. Страховского.
3 Союз Писателей посылал к председателю ПетроЧК Б. А. Семенову (1890-1940) специальную депутацию в составе: H. M. Волковысский, Н. А. Оцуп, А. Л. Волынский, А. В. Амфитеатров, С. Ф. Ольденбург.
|
|
|
