Так, из его собственных уст я узнаю, что с юношеских лет он чувствует себя конквистадором, которому предназначено совершать подвиги, опасные путешествия и вообще путь по линии наибольшего сопротивления. Вот почему он два раза ездил в глубину Африки, в Лапландию и добровольцем отправился на фронт. И искоса посмотрев на меня, он говорит:
- По-моему, я такой же и в поэзии. Здесь меня прельщает преодоление труднейших форм. Недаром я взялся переводить Теофиля Готье, которого, как вы вероятно знаете, называли укротителем слов.
В другой раз он признается мне, что если бы родился несколько раньше, он несомненно стал бы авантюристом.
- Впрочем, - говорит он, - не исключена возможность, что я им еще буду. Ведь мы сейчас снова живем в эпоху средневековья, т. е. когда люди задаются большими замыслами, колеблются между Богом и Дьяволом. Я - из их числа.
В третьей уличной беседе он раскрывает предо мной свой восторг перед историческими людьми и героями.
- Какое счастье для человечества, что были, например, царь Соломон и царица Савская! Великие личности - это сокровища, остающиеся в памяти людей. Без таких сокровищ скучно было бы жить.
Ту же мысль он высказывает месяца два спустя в стихотворной семинарии в Доме Искусств, где он обучает искусству писать стихи. Но его аудитория состоит не только из молодых людей, мечтающих о писательской славе. Его слушают и заправские поэты вроде Георгия Иванова, Осипа Мандельштама, Владимира Пяста.
Говоря о том, что должен знать поэт, он на первом месте ставит историю.
- Поэт должен знать и любить историю. Герои истории это те образы, которые всегда должны пламенеть в душе каждого поэта. Когда я произношу два имени Ромула и Рема - передо мной встает вся культура Древнего Рима. Для меня это нечто вроде камертона, наводящего на определенную настроенность.
Кстати, вся эта лекция Гумилева посвящена тому, что должен знать поэт. Он говорит спокойно, деловито, без тени пафоса, как и полагается мастеру, обучающему цеховых. Он ведь на поэзию смотрит как на мастерство. Он мастер цеха поэтов. И созданный им цех поэтов он ни за что не хочет влить в союз писателей и однажды в заседании Комитета Дома Литераторов бросает ошарашивающую нас фразу:
- Поэт не всегда писатель.
Между прочим, он обещал мне как-нибудь пояснить свою мысль, но так и не успел.
Так что же должен знать поэт? Гумилев сидит на столе и курит трубку. Перед ним группа слушателей в 25 человек. Комната - нетопленная. Все в шубах, в калошах, высоких сапогах. Кое у кого на спинах мешки, из которых выглядывает вобла. Мастера не шокирует его мастерская. Гумилев невозмутимо говорит.
- Поэт должен быть знаком, как я уже сказал, с историей, а затем с географией, с мифологией, с астрологией, с алхимией, с наукой о драгоценных камнях. Это - незаменимые источники образов, в совокупности своей являющиеся частью общей науки об эйдологии - науки об образах.
Не знаю как вам, но мне в этих деловитых, простых словах, произнесенных поучающим тоном, слышится далекий голос старинного мастера, передающего своим ученикам секреты своего цеха.
Иногда в этом же семинарии чтение своих стихов он начинает после такого предисловия:
- В результате моих долгих занятий мифологией я написал следующие стихи.
Гумилев производил впечатление человека твердого, решительного, с крепким позвоночным хребтом, без малейших следов интеллигентской неврастении, без так называемой рефлексии. Сказано - сделано. Обещано - будет исполнено. Мне нередко приходилось иметь с ним деловые отношения по Дому Литераторов и меня, признаться, всегда привлекала его мужественная манера отчетливо говорить "да" или "нет", его аккуратность и верность слову. В те времена нелегко было столковаться с кем-нибудь хотя бы насчет самой пустяшной вещи; либо человек раздумает и потом трусливо избегает вас, либо не имеет мужества отказать вам и лукавит, либо просто забудет. Гумилев был человек внутренней дисциплины и честный в своих словах.
Я как-то шутливо сказал ему:
- Вы были бы хорошим купцом.
Он ответил серьезно:
- Я и есть купец. Я продаю стихи. И смею вас уверить, делаю это толковее других. Попробуйте-ка стихами прокормить семью. А я это делаю. И мне это даже нравится, потому что это всем кажется невозможным.
Отправляясь в свою последнюю поездку в Крым, он пришел ко мне в библиотеку и просил меня передать Дому Литераторов его предложение: пусть Дом Литераторов выдаст ему известную сумму денег; на эти деньги он приобретет изюм, сахар и белую муку; половину этого "товара" он возьмет себе, а другую часть отдаст Дому Литераторов.
Я обещал ему доложить об этом на ближайшем заседании, но не утерпел, чтобы не заметить:
Вы, Николай Степанович, что-то не своим делом занимаетесь.
Нет, нет, - возразил он серьезно. - Я предпочитаю добывать себе еду таким способом, чем литературной халтурой. Вот халтурой заниматься не буду. | 
